Серенада сумрачной долины

-Гриша, - просил я, - оставьте мне на этот раз немного волос.
-Я их вам заверну в кулек, - обещал Гриша, - если что-то будет.
Парикмахер Гриша всегда острил, его шутки публиковались даже в кишиневском сатирическом журнале “Киперуш”. И еще он давал туда темы для юмористических рисунков.
Старики, которые собирались на солнечной стороне улицы Ленина передвигались вслед солнечному лучу и к вечеру оказывались на противоположной стороне, - эти многомудрые старики дружно приветствовали выходящего из парикмахерской Гришу. Для них он был Бронфман сын Бронфмана.[!]
Шико Бронфман, отец Гриши, был в свое время знаменит. В Кишиневе жил Иван Заикин, чемпион мира по французской борьбе. Постаревший чемпион не сдавался - он собрал крепеньких молодых мужиков, имеющих свободное время, и начал их тренировать. Отобрал из лучших команду и стал выступать с нею в цирке. В то время даже чемпионаты мира проводились на манеже. Борцы Заикина были, можно сказать, гвоздем вечерней цирковой программы. Одним из них был Шико Бронфман. Ему Заикин отвел интересную роль.
Схватки на ковре тогда были все же больше цирковыми, чем спортивными, - борцы демонстрировали захваты, известные публике на французском языке (тур де тет, например, или тур де ганш), приемы, броски, “мост”, жуткий “двойной нельсон”, “суплес”, “обратный пояс”... Иван Заикин, вообще талантливый человек (даже Лев Толстой удостоил его долгой беседы), придумал сюжет борцовским баталиям. Спортсмены, поочередно меряясь силами, все как один клали на лопатки Шико Бронфмана, как он ни старался. Шико, выходило, самый слабый, неумеха. И под конец вечера его выставляли на ковер, и сам Иван Заикин, выйдя на середину, вызывал любого силача из публики схватиться под сто рублей со слабаком Бронфманом.
В публике начиналось шевеление. Публика шумела, смеялась, кричала, требовала смельчака. И вот смущенно поднимался, наконец, некий детина (в черноземной Бессарабии, слава Богу, богатыри не переводились), топал к ковру. Заикин оглядывал его, хлопал по могучему плечу, предлагал раздеться. Тот снимал верхнее (кроме штанов), разувался...
Чемпион мира умело накалял цирк, показывая то на детину, впервые попавшего под обстрел тысяч глаз, то на скромно рядом с ним выглядевшего и даже сникшего Шико. Кишиневцы и крестьяне, приехавшие в цирк из окрестных сел, уже орали, бились об заклад, уже вскакивали с мест...
И вот борцы сходятся на середине ковра. И вот сельский богатырь облапил хиленького по сравнению с ним горожанина. И вот, кажется, хрустят уже его кости... Но тут следует классический бросок - для тех, кто знает борьбу, скажу: бедровой или эффектный суплес - и богатырь прижат лопатками к ковру!
-Туше! - объявлял чемпион мира.
И цирк взрывался воплями и аплодисментами. Спорт победил силу!
Солнцелюбивые старики помнили заикинские спектакли, помнили их героя Шико Бронфмана, и отблески этой славы падали на его сына, щупленького парикмахера Гришу.
Впрочем, кто-то из них говорил ему и непонятное:
-Привет, Джордж Браун!
Чуть Гриша начинал меня стричь, как у нас начинался разговор. Странно - о боксе. Может быть, оттого, что будка у меня, признаться, спортивная; Гриша, лишь на меня глянув, вспоминал не кого-нибудь, а американских профессионалов тридцатых-сороковых: Джо Луиса, Джека Демпси, Рокки Марчиано. Житель “буржуазной” Румынии (Кишинев с 1918 года по 40-й принадлежал ей), он видел фильмы об этих боксерах, а я, и вправду спортсмен, конечно, читал о них.
Позвякивали ножницы, Гриша кружил возле меня, не переставая рассуждать о боксе, он поглядывал на меня в зеркало, а я на него...
-Гриша! - опомнился вдруг я. - Опять?!
-Что вы хотите, - оправдывался он, - я вас все время принимал за Макса Шмелинга! Не обижайтесь: он нокаутировал самого Джо Луиса и стал чемпионом мира. За то, что он побил негра Луиса, ему пожимал руку сам Гитлер...
Когда после стрижки я приходил домой, дочь произносила одну и ту же фразу:
-Оболванили!
Ну, это вступление в рассказ. Сам-то рассказ о другой ипостаси моего парикмахера - настолько удивительной и далекой, что, казалось, сам Гриша в нее уже мало верил.
Я решил все же изменить прическу, и мы с Гришей условились разговаривать на другую тему. Теперь мы стали вспоминать фильмы (их ныне называют трофейными) с участием тогдашних бельканто - Энрико Карузо, Тито Скипа, Беньямино Джильи. Эти мелодрамы шли сразу после окончания войны и пропитывали сладким и безгреховным романтизмом не самую счастливую нашу юность. После них мы боялись прикоснуться к своим возлюбленным, встречи наши по сути напоминали балет...
Я пришел в очередной раз к Грише, он, увидав меня в зеркале, крикнул:
-Видели?
-Что, Гриша?
-Джинджер и Фред!
Я ничего не понял.
-Ну, подождите десять минут!
Через восемь минут я сидел в кресле.
-Джульетта Мазина и Мастроянни играют тех людей, с которых я делал себя!
-?!
-Это Джинджер Роджерс и Фред Астер!
-Они поют?
-Ох! Да это же самые знаменитые танцовщики тридцатых годов! Театры Бродвея. Мюзикл. Кино. Я у них учился!
-Как, Гриша? Чему?
Мой парикмахер застыл позади меня, щелкая ножницами.
-Думаете, я всегда был цирюльником?
...В кишиневском кинотеатре шла лента “Беззаботный” с участием Джинджер и Фреда. Тогда можно было, посмотрев фильм, спрятаться за спинкой сиденья и остаться на второй сеанс. Что и делал щупленький мальчишка, с чьими волосами не справлялся ни один парикмахер. Но ему было мало двух сеансов, он просиживал и третий, и четвертый. И все время стучал каблуками и шлепал подошвами в ритме танца на экране. Его прогоняли с места, он пересаживался, но и там делал то же самое.
Мальчишке нравились артисты, нравились их танцы, он хотел походить на них, как хочется всем мальчишкам походить на кого-то из блистательных взрослых. И что он мог сделать со своими ногами, которые сами стучали каблуками в пол кинотеатра!
У бабушки Молки была парикмахерская, бабушка решила, что внуку пора учиться надежному ремеслу.
-Волосы, - говорила она, - в этом веке у мужчин еще растут - не знаю, как в следующем. С волос ты всегда будешь иметь кусок хлеба с маслом. Иди в заведение и скажи дяде Саше, чтобы он дал тебе урок.
В витрине парикмахерской на листе оберточной бумаги сушилось мелко наструганное мыло. Гриша передергивал плечами и входил.
-Здорово, шкет! - приветствовали его. - Ты что такой унылый?
-Меня бабушка к вам прислала...
И все же кое-что интересное здесь было. Как лихо дядя Саша правит опасную бритву на широком ремне! Сабля, похоже, сверкает в жуткой сече. А когда дядя Изя намыливает клиента, тот становится похожим на Деда Мороза!
Но больше всего в парикмахерской Грише нравилось, как в минуты безделья тот же дядя Саша под гитару дяди Мирчи бацает чечетку, а дядя Изя одобрительно шлепает ладонями по коленям.
-Учись, Гриша, учись! - кричал дядя Саша, черт-те что выделывая ногами.
-Ша! - одергивал его дядя Изя. - Что скажет Молка!
-А Фред Астер, - вставлял и свое слово в разговор Гриша, - танцует не хуже.
-Чечетку, - учил его, отдышавшись, дядя Саша, - “бьют” носком, а Фред Астер “стучит” степ - каблуками. Улавливаешь разницу?
Так Гриша впервые услышал это слово.
Однажды внук Молки пришел, как всегда, за уроком, откликнулся на подзуживание дяди Саши наконец-то “сбацать” и - мастера скучали без дела - взял да и “ударил по паркету” степом, которому уже немного научился у Фреда Астера.
Мастера потерли плохо выбритые щеки.
-Слушай, да у тебя получается! - сказал озадаченный дядя Саша. - Даже лучше, чем мыльная пена! Кто тебя натаскал?
Это первое признание каких-то его способностей подсказало Грише, что он на верном пути... когда сворачивает иной раз от парикмахерской в кинотеатр. Впрочем, ему тогда всего-навсего хотелось походить на блистательного Фреда. Так у мальчишек и бывает: сперва на кого-то походить.
Но уже подоспело и второе признание - в Гришиной компании, где он прослыл “вторым Астером”. Но уже кто-то сообщил бабушке, что ее внука чаще видят возле кинотеатра, чем у школы, и о его увлечении.
Бабушка Молка, в чьей голове хранились ключи от всего на свете, но прежде всего от каждой дверцы своего дома, поставила внука перед собой и высказалась так:
-Чечетка - бандитский танец! Что ты себе думаешь? Решил со своим ростом податься в разбойники? Ты еще не знаешь, но я-то знаю: все с чего-нибудь да начинается!
Гриша - ему шел уже пятнадцатый - сумел все же объясниться толково: он танцует не чечетку (ту “бьют” носком), а благородный степ. Степом же зарабатывает деньги, и немалые, Ефим Зельцер, уважаемый в городе эстрадный артист. Правда, он уже старенький...
-Смотрите, где он ищет защитника! - сказала все же бабушка и призадумалась. - Фима Зельцер... Фима Зельцер...
И мудрая Молка пригласила Ефима Ароновича Зельцера в свой дом.
На Гришины смотрины пришли даже соседи. Маленького роста Ефим Зельцер пришел в дом Бронфманов в сопровождении своей громадной жены. Зельцеры танцевали вместе. В конце их номера жена, по замыслу хореографа, должна была в прыжке быть пойманной мужниными руками. Когда это происходило, зал замирал от ужаса. Потом рукоплескал и выкрикивал разные полезные советы.
Гостя после некоторой светской беседы торжественно усадили за пианино. Ковер в гостиной был убран, Гриша вышел на его середину. По этому случаю он был одет в черный, как у Астера, костюм и белоснежную рубашку.
Ефим Аронович сыграл вступление и на всякий случай обернулся: начали!
Здесь читатель, как и автор, может представить себе неплохой степ, исполняемый щупленьким мальчишкой в черном костюме, купленном на вырост. Сам Гриша о том танце сказал, что ему очень мешали длинные рукава и он их все время поддергивал. Тут можно еще добавить о шапке вьющихся волос, которая так или иначе участвовала в танце.
Зельцер ответил после просмотра устремленным на него взглядом:
-Не ожидал. Совсем-совсем неплохо. Но ты учился не у меня, Гриша? - Потом было сказано решающее: - Мальчик сможет танцевать, если научится музыкальной грамоте. Ее явно не хватает.
Мадам Зельцер проницательно добавила:
-Ты смотришь фильм “Беззаботный”? И как тебе нравится эта Джинджер?
После памятного вечера бабушка Молка пригласила в дом знакомого музыканта. Он объяснил Грише, что такое “триольки”, “половинки”, “четвертушки”, “четыре четверти” - что для степа, отбиваемого каблуками, было очень важно.
Но мудрая бабушка Молка все равно говорила:
-Ноги есть ноги, а руки есть руки. Кто знает, что может случиться с ногами? Посмотри, как я уже хромаю. Это я к тому, чтобы ты, Гриша, не забывал о заведении. Там работают руками. И немного головой.
И скоро состоялся Гришин дебют - в ресторане, между столиками. Новоявленный степист услышал здесь первые в свой адрес аплодисменты. За дебютом последовало приглашение в концертную бригаду. И - поездки в Чехословакию и Венгрию.
В неразберихе 1940 года, когда Кишинев перешел во власть Советов и когда уже началась, с Польши, Вторая мировая война, Гриша пришел в бабушкину парикмахерскую - Европе было не до танцев.
-Ты только учти, - сказал ему дядя Саша, - если ты степист - значит, не парикмахер. Но если ты парикмахер - ты уже не степист.
-А если не степист и не парикмахер? - попробовал по привычке выйти на шутку Гриша.
-Тогда ты солдат, - мрачно закончил дядя Саша.
В 1941 году, после первой бомбежки немцами Кишинева, многие его жители стали покидать город. Уходили и уезжали под непрерывными налетами немцев, которые бомбили поезда. Поезд, где ехали Бронфманы, попал под взрывы, люди убегали от них в разные стороны, а после так и не могли отыскать друг друга.
Через три недели скитаний после бомбежки Гриша оказался в Челябинске. Ему исполнилось 18, и он как гражданин СССР был мобилизован. В военкомате глянули на тощего недоростка, еврея из вчера еще румынского Кишинева, и, недолго посовещавшись, определили его в трудармию. Другими словами в промышленность, ковать победу. Так Гриша попал на металлургический завод, выпускавший все виды листовой стали.
На заводе, тоже косо посмотрев на тонкорукого трудармейца, назначили его учеником сварщика.
Огромный цех, куда его привели, ошеломил кишиневца. Дым, грохот и лязг металла, пламя, вспышки электросварки, плывущие над головой тяжелые кипы стальных листов, крики людей...

ДЖОРДЖ БРАУН
...А случилось это так. Гриша быстро сносил ботинки, что были на нем еще с Кишинева, и ему выдали башмаки, на чьи каблуки были набиты ради долгой носки подковки. Был обеденный перерыв, люди уже возвращались из столовки. Ученик сварщика - ватник, штаны из брезента, треух - сидел на кипе листов. Из “тарелки” над его головой разносилась по цеху музыка. Вот она сменилась, означая конец перерыва, быстрой танцевальной...Что на него тогда нашло - он не знает. На такое способен либо пьяный... либо онемевший, а то и просто одуревший от отчаяния человек. Гриша вдруг встал, качнулся, запрыгнул на кипу, ударил раз и другой каблуком по металлу, чтобы проверить цоки, и начал выколачивать тот лихой степ, какой он “стучал” в начале 40-го, кажется, в Венгрии! Вот ведь, люди, наверно, кричалось ему, да не выкрикивалось, зато вытанцовывалось, вот для чего я был рожден, вот для чего!..
Рабочие стали собираться вокруг танцующего сварщика. Кто не видел, того подзывали: ты только глянь!
Гриша бил каблуками в сталь самозабвенно, закрыв глаза, видя перед собой не цех Челябинского металлургического завода января 41-го, а может быть, зеленые улицы Кишинева, или сановитый Будапешт, его башни на крышах, его мосты над рекой...
Гриша закончил танец, когда музыка над головой уже смолкла, закончил дробью каблуков, боясь, что собьется в тяжелых и больших для него ботинках.
Лица хлипкого ученика сварщика до этого дня не видел никто, его просто не замечали, - сейчас к нему подходили и дивились:
-Ты это откуда такой?
-Умеешь!
-Смотреть не на что, а прямо как бес скачет!
-Артист!
-Во дают у нас сварщики!
Так Гриша попал сперва в заводскую самодеятельность, а немного погодя и в эстрадную группу Челябинской филармонии, которая разъезжала по всему Уралу. Он выходил на сцену под конец концерта, у него был сольный номер. На афише Грише Бронфману отводилась целая строчка: “Сегодня и всегда - мастер художественного танца Джордж Браун!”
Номера он придумывал сам. Один из них назывался “Футболист Парамонов”. Чтобы сделать его, Гриша ходил на матчи, где играл любимец челябинцев Митя Парамонов, подсматривал все ухватки спортсмена, все его особые движения и выносил потом на сцену, куда выходил в футбольной форме. Танцор, “стуча” степ, и “бежал по полю”, и давал пас, и получал мяч, и его сбивали с ног... Наконец он бросался вперед и забивал гол - на табло над сценой цифра 1 менялась на 2, а Гриша тем временем выбивал бешеную дробь подкованными каблуками. Надо ли говорить, что зрители (а по воскресеньям - болельщики) ревели от восторга!
Родители жили в войну, оказывается, недалеко от Челябинска, они узнали сына по шевелюре на афише - там уже помещали фотографию Джорджа Брауна.
Встречу Бронфманов невозможно описать, как не под силу слову одолеть мастерский степ - это, как говорится, надо было видеть...
После Победы семья вернулась в Кишинев. Гриша как артист варился в собственном соку: мастеров степа было в Союзе немного, этот изящнейший вид танца был по непонятной причине не в чести. И то-то было радости, когда в 46-м на экраны страны вышел фильм “Серенада солнечной долины”! Помните двух чернокожих ребят в длинных пиджаках и шляпах канотье, что танцуют там? Теперь наш степист смотрел на них, как на равных, то восхищаясь чем-то, а то и морщась.
После войны Джордж Браун разъезжал по западу страны, танцевал в городах Молдавии, в Киеве, Харькове, Одессе. Было ему чуть больше 30-ти, как степист, как артист он был на взлете.
Частную парикмахерскую бабушки Молки давно прикрыли, он с улыбкой вспоминал мелко наструганное мыло, уроки дяди Саши и гитару Мирчи - как далеко это все!
В Кишиневе отыскался еще один степист, Борис Малис. Гриша предложил ему станцевать вдвоем. Есть идея, номер будет называться “Чистильщик сапог”. И вечерами, когда репетиционный зал филармонии пустовал, они, прекрасно споря друг с другом, начали выстукивать будущее выступление. Расходились поздно, по дороге домой Гриша добавлял к найденным на репетиции новые движения.
Но уже набирались в этот вечер на типографских линотипах свинцовые строчки о безродных космополитах, о вреде для социалистической культуры “музыки толстых” (Горький) джазе и фокстроте и таких буржуазных музыкальных инструментов, как саксофон, аккордеон (то ли дело наш баян!), банджо...
Обо всем этом Гриша узнал не в один день, а как и остальные, после, потом - потому что это была не случайная статья в “Правде”, это была долгая компания государственного идиотизма, по стране катилась тяжелая волна, заливавшая раскрытые ради дыхания рты.
А назавтра Гришу встретит в вестибюле директор и скажет, что в “Правде” вышла статья о борьбе с низкопоклонством перед Западом, и подытожит сбивчивый рассказ:
-Мне уже звонили: что это, мол, у вас там за Джордж да еще Браун? Короче, Гриша...
-Короче нельзя, - ответил бывший степист, всегда любивший игрануть словцом. - Уж куда короче!
Гриша закончил свой рассказ - он растянулся на две продолжительные стрижки - и внимательно посмотрел на меня в зеркало. Вдруг забеспокоился:
-Знаете что - а ну зайдемте в нашу комнату.
В бытовке он усадил меня на диван, а сам встал передо мной, так и не успев избавиться от ножниц и расчески.
-Я подумал: что если вы мне не поверили? Тогда смотрите!
И мой парикмахер, вдруг в одно мгновение помолодев лет на тридцать, легко и изящно подскакивая то на одной, то на другой ноге, отбивая каблуками только ему ведомую и доступную дробь, взмахивая ножницами и расческой, станцевал какую-то строчку, может быть, строфу из своей былой серенады, станцевал, задохнулся, сник, опустил руки.
-На большее... дыхалки... нет... Теперь вы... верите?
-Я и раньше верил, - ответил я.