Памяти Александра Гинзбурга

19 июля в Париже на 66-м году жизни скончался известный правозащитник, ветеран диссидентского движения журналист Александр Гинзбург.

«Гинзбурга знаешь?» – это был первый вопрос, который задала мне моя будущая теща. Она не собиралась принимать у себя дома человека, который не интересуется происходящим в общественной жизни. Ни до, ни после я в своей жизни так знакомств не начинал. Стоял 1976-й. Дюжину лет спустя, когда я познакомился с Гинзбургом в Париже, в свой ответ я вложил бы уже другое содержание, а теперь – четверть века спустя – еще и третье.
Вероятно, Александра Гинзбурга (или Алика, как звали его все – от мала до велика) можно считать самым прославленным советским диссидентом. Недаром на смерть его откликнулись все ведущие газеты Запада, включая «Нью-Йорк таймс». Что-то было в Алике такое, что вызывало стойкие симпатии и у знавших его коротко, и у сторонних наблюдателей за его судьбой.
Ведь он не был ни писателем, ни политиком, он не сделал никакой карьеры, у него даже профессии как таковой не существовало. Кто же он был такой?
Алик Гинзбург был интеллигентом в самом классическом понимании этого слова, тем человеком, который общественную сторону жизни, борьбу за справедливость, за достоинство человека, за возможность говорить и печататься ставит во главу угла. Ничем иным помочь своим согражданам Алик не мог – только своим примером, своим поступком.
И уж примеров и поступков своих он привел предостаточно! Начнем с того, что он не был Гинзбургом. Его отец – московский архитектор Чижов – был репрессирован, и Алик, рожденный в 1936-м, вырос в семье друзей семьи - Гинзбургов, где мальчика любили, как своего. Фамилия Алика стала как бы ответом, благодарностью воспитавшей его семье.
С конца 1950-х он увлекся литературой и живописью и был близок к неформальному лианозовскому кружку авангардистов, участвуя уже тогда в организации нескольких неофициальных выставок. Свободный дух этого кружка взрастил в Алике и собственное желание организовать что-то во имя культуры. И в 1959 году на свет появился маленький машинописный поэтический альманах «Синтаксис». Попробуйте сейчас объяснить своим детям или внукам, что же страшного нашла могущественная советская власть в двух тетрадках стихов. А вот нашла и приговорила «издателя» Алика Гинзбурга к 2 годам лагерей.
Несколько лет спустя его арестовали вновь, и тут он единственный раз не выдержал: согласился подписать открытое письмо (составленное на Лубянке) о том, что он отказывается от помощи и поддержки Запада. Его выпустили, и как только выпустили, Гинзбург решил больше не сдаваться. Когда в 1966 году прошел громкий процесс по делу Андрея Синявского и Юлия Даниэля, Гинзбург составил так называемую «Белую книгу», то есть сборник всевозможных документов, относящихся к процессу. Здесь были и протоколы всех заседаний, и открытые письма в поддержку обвиняемых, и цитаты из советской прессы, и многое другое. Название сборника символизировало открытую игру, гласность документации, выведение всех обстоятельств на чистую воду. В довершение всего Гинзбург послал «Белую книгу» властям.
И власти оценили труд Алика по достоинству: он получил пять лет лагерей – сидел в Дубравлаге, как и Синявский, и во Владимирской тюрьме. Освободившись, Гинзбург был вынужден поселиться в Тарусе, куда стали приезжать его друзья по правозащитному движению. Здесь его одолевали обысками, слежкой, но здесь прошли, вероятно, самые свободные и счастливые его годы. По существу, останься он в Тарусе, жизнь сложилась бы гладко и вольно. Но она не была бы жизнью Гинзбурга. В 1974 году из Советского Союза был выслан Александр Солженицын, который на гонорары от издания «Архипелага ГУЛАГ» основал Русский общественный фонд помощи политзаключенным и их семьям. Этот-то фонд и возглавил в Москве Алик Гинзбург. А в 1976-м он стал одним из основателей Общественной Группы содействия выполнению Хельсинкских соглашений в СССР – эту организацию называли еще Московской Хельсинкской группой. Всего этого хватало на новый большой срок – и он его получил: 8 лет лагерей.
Что только с Гинзбургом не делали в лагере! Он сидел в карцере, его травили непонятными веществами, его пытались лишить всего, что только могла вообразить больная фантазия лагерной администрации. Но – всюду жизнь! И однажды (это было во время предыдущей отсидки) кому-то из руководителей зоны понадобилось починить магнитофон. Вокруг – непроходимые леса, а среди заключенных есть мастера хоть куда. Вызвали Гинзбурга.
- Магнитофон починить можешь?
- Могу. – Алик одно время работал в мастерской по ремонту электроприборов. – А проверять как?
Дал ему начальник и магнитофонную ленту. Алик было заикнулся о микрофоне, но тут – отказ. Ну, нет, так нет. Побрел Гинзбург в барак, раскрыл магнитофон, вычистил оттуда тараканов, и механизм заработал.
Тут Алик стал вспоминать школьную физику. Динамик электроприбора устроен по тому же принципу, что и микрофон… Недолго думая, Гинзбург отпаял динамик от выхода и припаял его на вход. Через полчаса уникальная радиопередача была записана. В ней принимал участие почти интернационал: украинский политзэк, литовский, эстонский, и каждый рассказывал о положении дел с преследованием своего народа. Заканчивалось все это возмутительное действо так: «Вел передачу по недосмотру лагерной администрации Александр Гинзбург».
Нужный кусок пленки перемотали на спичку так, что на катушке это осталось почти незаметным и с верным человеком переправили в Москву. А здесь уезжавший американский корреспондент решил устроить видеозапись с участием советских диссидентов. Гинзбург на этой съемке присутствовал в виде своей большой фотографии и магнитофонной записи. Фильм через несколько дней был показан в Соединенных Штатах по каналу CBS – и его посмотрели десятки, если не сотни тысяч зрителей. Москва была в ярости, Гинзбурга специально привезли из лагеря в Москву, самое удивительное – показали ему фрагмент этого американского фильма, где звучит его голос, и долго кричали: «Как это получилось? Откуда у них взялась запись?!»
Свой последний срок Гинзбургу досидеть не пришлось: за его спиной, в результате специальных переговоров, Москва и Вашингтон договорились об очередном обмене: Алика и еще нескольких заключенных обменяли на двух советских шпионов. Так в мгновение ока он очутился за океаном.
Но жизнь в Штатах у него не складывалась. И хотя он объездил половину американских городов и выступал бесчисленное множество раз, купил дом в Нью-Джерси и воссоединился с любимой семьей, все же стресс от резкой перемены жизни был слишком силен. Алика тянуло в Европу. Он переехал в Париж и на протяжении пятнадцати лет вел политическую часть еженедельника «Русская мысль». Конечно, это была уже не прежняя - напряженная, знакомая и ясная по своей цели жизнь. Алик много болел, пил, пребывал в депрессии. Сразу начали проявляться всевозможные болячки, полученные за лагерные годы. Врачи, осматривавшие Гинзбурга, только пожимали плечами: как можно было выжить после того, что «они» с ним сделали. А причина была в воле и смысле существования.
В понятие интеллигента входит неразрывной частью еще и непременное бескорыстие. Несмотря на все искушения (помимо распорядительства в солженицынском Фонде, Гинзбург неоднократно был близок к большим деньгам), ничего не пристало к рукам Алика. Чистыми остались руки.
Поэтому и воспоминание о нем - светлое.